Год назад, 1 августа 2024 года, между Россией и странами Запада произошел большой обмен: группу российских политических заключенных обменяли на киллера, шпионов и других россиян, которые содержались в западных тюрьмах. Одной из освобожденных с российской стороны была в том художница Саша Скочиленко: ее приговорили в России к 7 годам лишения свободы по "закону о военных фейках".
Преступление, за которое осудили Скочиленко, заключалось в том, что в марте 2022 года, вскоре после вторжения России в Украину, девушка оставила в петербургском супермаркете "Перекресток" пять ценников с антивоенными текстами. Российские следователи посчитали, что пять бумажек – серьезная угроза национальной безопасности и проявление "вражды" к российской армии.
В программе русской службы Радио Свобода "Культурный дневник" Саша Скочиленко рассказала о жизни в Германии после обмена, о том, что ей до сих пор снятся кошмары о тюремной жизни и о том, что она воспринимает свое уголовное дело и судебный процесс как перфоманс.
"Я делаю перформанс, который уже не может остановить полиция"
Летом 2025 года в издательстве Freedom Letters вышла автобиографическая книга "Мой тюремный трип", написанная Скочиленко при участии С. М. Фаворски.
– Вы описываете то, что с вами произошло, как перформанс под названием "Заключение в тюрьму", а приговор – как его кульминацию. Почему вы видите во всём этом произведение искусства?
– Я давно изучаю медиа и поняла, что многое в моей судьбе зависит от людей, которые меня поддерживают. Медиа так повлияли на всех, что людям хочется, чтобы было что-то интересное, что-то драматичное. Иначе они не смогут с этим себя идентифицировать, им будет страшно.
Другое дело – наблюдать за произведением искусства. Я могла предсказать его этапы с самого начала, я знала, какой будет финал. Автор знает, какой будет финал. И я знала, что, если меня не отпустят под домашний арест, то всё будет происходить по моему сценарию: моё слово прозвучит так громко, насколько громко оно может прозвучать. Мне изначально было понятно, как будет развиваться сюжет.
Когда ко мне приходил адвокат, я просила, чтобы приносили публикации обо мне. Я смотрела, как в публикациях развивается мой образ, в какую сторону эта история идёт. Поэтому я могу назвать это так. Можно в знак протеста залезть в клетку на Красной площади. Но приедет автозак и упакует тебя сразу. А я делаю перформанс, который уже не может остановить полиция, потому что я уже в автозаке. И весь этот баг системы обслуживал мою медиакампанию.
– Вы говорили в последнем слове, что пять ценников в магазине "Перекрёсток" не имели бы тысячной доли того эффекта, которую произвел процесс над вами. Вы понимаете, зачем понадобилось этот процесс устраивать? Это их (силовиков) глупость или какой-то замысел есть?
– Да, глупость! Они очень глупые все. Их объединяет то, что они все очень, очень глупые. Не стоит переоценивать их возможности.
Так уж вышло, что я представляю собой все то, к чему так сильно нетерпим путинский режим. Творчество, пацифизм, ЛГБТ, психопросвещение, феминизм, гуманизм и любовь ко всему яркому, неоднозначному, необычному.
"Мне с самого начала тюрьмы каждую ночь снятся кошмары"
– Меня поразило, что в книге вы находите слова сочувствия даже для тюремщиков. Вас этот опыт не ожесточил, не сделал человеконенавистницей. В самом ли деле люди, которые вас преследовали и создали эту систему, заслуживают хоть какого-то снисхождения?
– Дело в том, что когда ты говоришь только плохое о человеке, даже если он самый стрёмный, то человек будет только злее и хуже. А если ты хотя бы какие-то маленькие хорошие черты в нём поощряешь, – то, мне кажется, что-то хорошее может случиться. Потому что самое классное, чтобы система сломалась изнутри.
Эти тюремщики, очень многие силовики уже сами сомневаются в том, что всё норм идёт. Поэтому я считаю, что даже в самых плохих людях нужно отмечать хотя бы что-то хорошее. Я не имею в виду Путина, это уже конец. А вот эти все винтики – хотелось бы, чтобы они поскорее переобулись.
– Но порой бывает, что винтик гораздо хуже, чем отвёртка, которая его завинчивает.
– Бывают и такие, это правда. Но всё-таки градация бесчеловечности и малодушия разная. Были люди, которые пытались, обходя правила, сделать всё, что они могли там сделать.
Например, тюремщикам запрещено передавать заключенным вещи и особенно лекарства. Но у женщины в соседней камере были очень сильные боли в эпигастрии. Я попросила ей передать метрозол, потому что у меня его было много (у Скочиленко проблемы со здоровьем, что вынуждает ее держать жесткую диету, в СИЗО ей специально создавали проблемы, не передавая ей продукты, которые ей можно есть - ред.) По идее они не имеют права этого делать. Но вот были люди, которые смогли помочь. Это уже что-то.
– Недавно вышла книга бывшего российского министра Алексея Улюкаева, который был арестован и осужден. И он пишет, что тюрьма – "это время, которое дадено тебе для осмысления себя и своего места в мире. Того, чем ты должен быть и того, что ты есть. Оценки пройденного пути и вычерчивание абриса пути будущего". Совсем не ваш стиль, но с тем, что в тюремном опыте есть несомненная польза для самосовершенствования, вы согласитесь?
– Да, абсолютно соглашусь. Я бы не сказала об этом такими пафосными словами, потому что пафосные слова убивают содержание, но я согласна.
Я видела такие истории, когда люди приходили к своим важным выводам – не про то, что они сделали, а про то, что их туда привело. И их моментально освобождали, что-то с ними происходило. Это просто было что-то невероятное.
Вот у меня сидели узбечки в камере. И они приходили к выводу, что больше не хотят жить так, чтобы 24x7 работать всю жизнь. Они хотят провести время с родными, с детьми, хотят начать свой бизнес, чтобы работать на себя. Моя соседка Роза говорила: "Я на тебя посмотрела и вижу, что ты себя любишь. Я тоже хочу себя любить. Я поняла, что так надо". И вот на следующий день к ней приходят и говорят, что у нее самолет в Узбекистан. Ее экстрадировали туда и там отпустили. Она мне написала, что открыла свой магазин.
Мы встретились с Соней (партнерка Скочиленко) за несколько дней до моего обмена. Я еще ничего не знала и первый раз реально заплакала. Заплакала о себе. Я плакала на приговоре, потому что Соню стали хватать менты. Это меня очень возмутило. А так я за всю тюрьму не поплакала о себе. И тут я встретилась с Соней и сказала ей, что очень устала хотеть домой. И заплакала, первый раз о себе. И через несколько дней случился обмен.
Это как будто какой-то квест, который человек проходит, что-то узнает. Да, у тебя в тюрьме есть всё время мира. Многие люди начинают рисовать и совершенствуют свои навыки. У меня другой стиль рисования появился. Более кропотливая такая работа. Ты узнаешь, что такое терпение, узнаешь, что такое усидчивость. Потому что сидишь.
У меня было первое время (в тюрьме), когда я ничего не делала и думала про себя: "Саша, у тебя сейчас время есть отоспаться. Отдохнуть. Ничего не делать. Потому что после освобождения у тебя опять будет по 10 событий в день. И не будешь успевать даже отрефлексировать все, что с тобой произошло".
– Снится вам тюрьма?
– Мне с самого начала тюрьмы каждую ночь снятся кошмары. Снится, как будто это концлагерь на Крайнем Севере. Или мне в тюрьме снился сон о том, что меня отпустили на выходные, но в понедельник надо обратно в тюрьму. И многим людям в тюрьме снился такой сон, что они где-то ходят на свободе, но потом им надо в тюрьму. У меня было такое, что я уезжаю куда-то в Европу, а нужно вернуться через два дня, чтобы опять сидеть в тюрьме. Таких снов очень много.
– Это то самое ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство), о котором вы пишете в книге? Избавиться от этого синдрома за год не удалось?
– Это очень серьезные травмы, которые связаны с первичными потребностями – выпить воды, поесть, сходить в туалет. Травмы, которые с рептильным мозгом связаны, которые могут у животных вызывать ПТСР. Это не такое быстрое дело.
Я в терапии, и с самого начала у меня была кризисная психотерапия, и я чувствую, что помаленьку этот процесс идет. Я чувствую хотя бы, что появилось во мне чуть больше сил, что я более спокойна, что я смогла поплакать. Потому что главная цель этой психотерапии для меня – выплакать свое горе, чтобы стало легче. В тюрьме люди делились на тех, кто постоянно плакал, и тех, кто постоянно смеялся. Я была из вторых.
"В Европе мне не страшно, когда вижу человека в форме"
– Вы не хотели уезжать из России, но уже год после обмена живете в Германии, так что можно говорить о вашей вынужденной эмиграции или даже ссылке. Как этот год после обмена для прошел? Чувствуете ли вы себя в Европе комфортно?
– Очень комфортно чувствую. Иду по улице и не боюсь мусоров. Понимаешь? Просто не боюсь. Не страшно, когда вижу человека в форме. Но я могу сначала чуть-чуть испугаться, когда краем глаза вижу, потому что это как флэшбэк. Идет человек в другой форме, а ты видишь русскую.
И то, что нет гомофобии, и то, что все открыто, и что тут люди жалуются на то, что они платят налоги... Я думаю, что когда-нибудь тоже стану таким человеком, но я сразу скажу друзьям, чтобы они мне напомнили, как происходит в тех местах, где люди не платят налоги или платят, но они идут неясно на что. А здесь понятно, на что они идут.
Тут грандиозная доступная среда. Я вижу велодорожки, можно идти через весь лес в Германии, и по этим дорожкам катаются в суперэлектроколясках с мотором пожилые люди. Не страшно стареть в этой стране.
Мне все нравится. Но если бы я не села в тюрьму, думаю, что я бы оставалась в России, потому что таких возможностей (уехать) у меня не было. Говорят: те, кто не уехали из России, те поддерживают войну. А я знаю людей, которые снимают в коммуне матрас. Людей, у которых там пожилые родственники… И повлиять на то, что происходит, можно не из-за рубежа, а только в России.
Но я такой человек, который принимает любые обстоятельства. Типа, теперь это моя жизнь, теперь я живу здесь. Художник постоянно меняется, и это нормально меняться. Я 29 лет прожила на Васильевском острове в одной и той же квартире. Я просто вывезла красоту и обаяние этих мест.
– Скучаете по Петербургу? Хотите вернуться туда, хотя бы ненадолго?
– Да как-то нет. Я Петербург иногда видела через решетку, через какую-нибудь щелку. Когда ехала в автозаке кружным путем, через весь Васильевский, я реально с Питером попрощалась.
Тюрьма – это отдельное место, как бы не в городе, ты его не видишь. Да, я скучала, иногда мы с соседкой там ходили по двору и делали вид, что как будто экскурсия: а сейчас мы идем по Дворцовой... Но за два с половиной года всё стало каким-то воспоминанием для меня.
По людям скучаю, а по России – нет. По природе скучаю, хотела бы еще раз съездить в Карелию или на Ястребиное озеро. И по запаху леса под Питером скучаю, потому что он там влажный, и там много мха. А тут лес более сухой, из-за этого не пахнет так сильно.
– Вы пишете в книге, что считаете своим главным предназначением музыку. Удается ли сейчас ею заниматься?
– Да, конечно, я безумно счастлива, потому что каждый день я могу играть.
– А комиксы рисуете?
– Да, у меня наконец появился планшет. У меня до этого вообще не было никаких девайсов, у меня очень-очень старый айфон, а теперь у меня появился планшет благодаря стипендии, которую мне тут дают. И я могу автономно рисовать, Олдоса Хаксли проиллюстрировала. Сейчас работаю над биографией Ивана Вырыпаева. Скоро начну свою графическую новеллу, книгу о репрессиях – о том, что произошло со мной в тюрьме, и о делах, которые параллельно шли. Я уже готова погрузиться в эту книгу и вообще не выходить.
